За чистым воздухом на велосипедах

Когда тень от дерева ровно ложится в сторону старой дороги, надо идти за кладом

Спросите в любом селе об усадьбах помещиков и кладах — и вам расскажут массу невероятнейших историй на эту тему. Одну из них мы с друзьями услышали в селе Бобрик, что находится в 150 километрах от Харькова.

Чем дальше удаляешься от города, тем легче дышится. Эта простая истина подтверждается каждый раз. В деревню мы с друзь­ями стремились именно за каким­то свободным воздухом — чистым, наивным и тихим. Бывает ли воздух тихий? Бывает. Уж поверьте. Ведь крики кур и гусей — ничто по сравнению с сигналами, которые издают машины в пробках. А когда замечаешь, как под эти птичьи напевы мирно дремлет кошка на стогу сена, то начинаешь ценить и понимать такую тишину деревни еще больше.

Для передвижения между хуторами мы выбрали велосипеды — экологически чисто, не хлопотно и быстрее, чем пешком. Местные жители с удовольствием снабдили нас молоком, пирожками и свежим медом. А также охотно рассказали о том, что можно посмотреть в округе. Оказалось, что край просто пестрит достопримечательностями. В семи километрах — старая усадьба помещика, там же — старая церковь и хвойный заповедник.

— Что за усадьба­-то?

— Усадьба известная. Ее построил двести лет назад помещик со смешной фамилией Мацюк, в прошлом — военный, — охотно начала рассказывать местная учительница. — Обосновался он на этих землях еще во времена императрицы Екатерины II. Известно, что уже в 1805 году Мацюк женился и начал строить возле соснового леса богатую усадьбу. Двухэтажный домик в классическом русском стиле с колоннами и центральным балконом строили не спеша, аккуратно укладывая камень к камню. Потом все бежали за рубеж — подальше от революции. Дом сохранился, сейчас в нем школа. После того как советская власть прочно укрепилась в самых отдаленных частях страны, а помещики вместе с остатками Белой армии уехали за границу, простой народ заговорил о несметных богатствах, которые недавние угнетатели закопали где­то на территории, не сумев увезти с собой.

— Когда паны бежали в 1919, эти земли прямо охватила золотая лихорадка, — охотно начинает рассказывать один из жителей соседнего хутора, девяностолетний дед Иван. — Помню, кто­то слух пустил, что помещик закопал в своем саду горшок золота, так как увезти с собой за границу побоялся. И это было очень похоже на правду, потому что исчезли они очень быстро, а все в селе знали — этот пан был богатый. Работники Мацюка рассказывали, что он хранил много золота в специальном углублении под замком в кабинете. И вот взяли люди лопаты в руки — и давай сад перерывать. Но тогда ничего не нашли.

Дед Иван приглашает прогуляться к месту, где когда­то был шикарный сад помещика. По дороге мы узнаем, что еще в начале восемнадцатого века, чтобы отблагодарить любимую жену за первенца­сына, помещик Мацюк решил разбить необыкновенный парк. Для осуществления задумки садовников выписали из самого Петербурга. Закипела работа. И вскоре средь чистого поля появились первые саженцы совсем несвойственных для села деревьев — это были молоденькие каштаны. Кстати, стоит отдать должное задумке столичных садовников — весь парк был засажен всего двумя видами деревьев — каштанами и липами. Причем каштаны, как символы мужской силы, занимали одну часть сада, а липы — женские деревья — располагались в другой. А по всему саду голубели пруды, и в них плавали лебеди. Возле прудов притаились беседки, а гордые мраморные скульптуры греческих богов снисходительно на них поглядывали.

— Да не может такого быть, — перебил я дедушку и тут же пожалел о содеянном, но слово не воробей.

— Я говорю то, что сам слышал, — видно было, что деда Ивана мой вопрос не обрадовал. — Вы — молодежь — сейчас все такие. Может быть или нет, но старшим верить нужно. Понятно?

— Понятно, — сдаюсь я.

Вскоре дедушка указал пальцем в сторону небольшого холма на высокое дерево, прилично возвышавшееся над остальными.

— Пойди и сам убедись. Этот каштан один остался из целой сотни. А сохранили его люди — опять же, чтобы ориентир иметь и клад искать. Слышал я и такое: в полнолуние, когда тень от этого дерева ровно ложится в сторону старой дороги, надо идти за кладом. Только жаль, что никто сейчас не знает, где же дорога шла.

Дедушка сплевывает с досады и медленно плетется к своему дому. Мы спускаемся к каштану — удостовериться, действительно ли он тянет на двести лет.

Вечером разговор снова заходит о кладе Мацюка. На этот раз молодежь начинает пересказывать истории: как бегали с лопатами по полю и выкапывали монетки, сережки, а один раз даже деревянный ящик нашли — все село прибежало смотреть, уже и деньги поделили, а оказалось, что там была какая­то посуда. И таких историй масса, вот только самые главные, заветные сокровища пока спрятаны. Но, может, кому­то и повезет?

Вдруг я увидел две тени, освещенные диском луны. Они на цыпочках пробирались вдоль сельских хат. На дворе так тихо, что слышно, как посапывает собака в будке за деревянным забором. Удалившись от села на приличное расстояние, фигуры вдруг остановились возле старого десятиметрового каштана — то ли отдохнуть, то ли уже пришли на нужное место. Кажется, тот, что повыше, достал какой­то клочок бумаги. Ага, карта!!! Еще пару метров — и фигуры застыли возле двухсот­летнего каштана. Вот они начинают копать, и металл натыкается на что­то стальное. Клад! Клад! Клад! Если по честному — 25 процентов — себе, остальное — государству, а если скрыться — все себе…

В один миг все заканчивается. Я просыпаюсь под крик петухов, обнимая подушку, и понимаю, что это был всего лишь сон.