Ксаночка

Стройная седая женщина с тонким, аристократическим лицом зовет соседок по имени и просит называть себя так же – Ксана, Ксаночка. Это нетрудно, ее сразу же воспринимаешь как давнюю подругу, с которой легко и интересно говорить обо всем – от музыки и живописи до современной политики. Когда же Ксана пускается в воспоминания, ее слушаешь, затаив дыхание. Ксане есть что вспомнить – в сентябре ей исполнится 97 лет.

Обидно за музыку

Огромный беккеровский рояль занимает большую часть Ксаниной квартирки. Но Ксана ни при каких обстоятельствах не расстанется с инструментом — он с нею с самого детства. Малышка объявила отцу, горному инженеру, что «безумно хочет играть», и вскоре рояль в комплекте с прекрасным набором нот прибыл из Петрограда. Тогда семья жила в поселке горняков под Донецком — «на руднике под Юзовкой», как до сих пор говорит Ксана.

С тех пор рояль всегда с хозяйкой — во всех перипетиях жизни и истории, в собственных домах и съемных углах. Второй свой переезд он совершил в Харьков, где отец приобрел для семьи роскошную квартиру в нынешнем Доме актера, строившуюся по индивидуальному проекту. Но сам переехать не успел — умер в 42 года от брюшного тифа. Ксаночка, совсем юная, впервые стала кормилицей семьи. Выпускница художественного училища сознательно отказалась от карьеры художницы, черчением проще и быстрее было заработать на хлеб семье — ну и конечно, на наряды. Но на наряды — только во внеурочное время, уточняет Ксана.

«Не думайте, что мы тогда только работали, — говорит Ксана. Харьков был столицей, культурная жизнь била ключом, и хотелось успеть на все концерты, на все театральные премьеры. Особенно любила ходить в оперу, еще и как художник — там были такие роскошные костюмы и декорации. Каждый мог себе это позволить — билеты стоили недорого, можно посмотреть, какие цены, — я храню билеты на любимые спектакли и концерты в старой театральной сумочке. В основном довоенные. После войны — только с концертов Гнатюка, я его очень любила.

Мне очень не хватает хорошей классической музыки. Но дело не во мне, обидно за музыку и за людей — почему о прекрасных музыкальных конкурсах, проходящих в Харькове, том же конкурсе Крайнева, мы узнаем только в коротких новостях? Неужели мало желающих посмотреть по телевизору лучших исполнителей, если не конкурс целиком? Очень плохо, если так…

Страшно — это Сталин

Ксана прекрасно выглядит, но не соглашается фотографироваться, говорит, что боится даже подходить к зеркалу. Кто знает, может быть, и не кокетничает — очень уж красива она была в молодости. У нее сохранилось множество фотографий, особенно курортных — дочерна загорелая стройная девушка в окружении поклонников. Среди них — знаменитый диктор Левитан и известный архитектор, лауреат Сталинской премии Виктор Андреев.

«Курорты — это благодаря работе, которую, в конце концов, нашла мама благодаря знакомому по руднику, — рассказывает Ксана — он устроил ее бухгалтером в Общество бывших политкаторжан. Те пользовались всевозможными привилегиями, крохи с барского стола перепадали и нам. Именно благодаря этому наша семья относительно легко пережила голод 32–33 годов, когда, действительно, я видела мертвых на Пушкинской. Мама ездила в командировку на село, налаживать бухгалтерский учет. Вернулась не в себе от увиденного, долго не могла прийти в норму, все говорила о заколоченных домах, полных мертвецов…

У нас, по крайней мере, был «политкаторжанский» суп. Потом всех «политкаторжан» пересажали. Мама приходила на работу, где с каждым днем становилось все меньше сотрудников. А по ночам страшно гудели машины, стучали в двери соседних квартир. Думаю, к нам не постучали только потому, что в нашей семье уже не оставалось мужчин. Все сотрудники отца сгинули в сталинских лагерях, а это были настоящие патриоты и профессионалы, поднимавшие затопленные шахты. Мама, глядя на портрет отца, говорила, что он все равно не остался бы с нами, что его постигла бы участь товарищей.

Я никогда не соглашусь с тем, что Советский Союз — это страшно, там было очень много хорошего, до чего независимой Украине еще расти и расти. И Харьков до и после войны был светлым, радостным, чудесным городом. Но Сталин — это действительно страшно…»

Оставить семью было немыслимо

Оккупацию Ксана пережила в Харькове — от первого до последнего дня. Могла эвакуироваться — но одна. Бросить семью, маму и тетю, для Ксаны было немыслимо.

«Самый страшный день в оккупации был, когда исчезла мама… Они с тетей решили подзаработать, достали где-то сигареты и спички и перепродавали их немецким солдатам… Торговля шла нормально, но однажды мама не вернулась… Бросилась искать, удалось узнать, что она арестована, находится в тюрьме на Совнаркомовской. И я пошла в комендатуру, выяснять, что случилось. Самое странное, что мне ответили. Немец, офицер, поднял мамино дело, показал мне «товар». Яркая такая спичечная коробочка. На зеленом фоне черная свастика, а по ней катается, давит ее красный советский танк. Я так и обмерла от ужаса…

Зверств, конечно, немцы творили предостаточно. В первый день оккупации мы увидели повешенных на здании городского совета с табличками «партизан» на груди. Но маму каким-то чудом отпустили… Такое случалось очень редко. У меня нет других объяснений, кроме того, что немцев тронуло горе дочери, ведь семья для них значит очень много…

А вот тетю спасти не удалось. Она умерла от голода в оккупации. Голодали мы страшно. У меня был модный жакет в рубчик. Так вот, когда я снимала его вечером, я вся была «в рубчик». Узор ткани отпечатывался на опухшем от голода теле».

Можно было постучать в любую дверь…

После войны на молодую женщину, добровольно оставшуюся в оккупированном городе, смотрели косо. Ксане до сих пор больно от обидных слов, которые приходилось порой выслушивать от окружающих. Квартиру в доме актера, из которой в начале войны семью буквально вышвырнули на мостовую фольксдойчи, Ксане с матерью не вернули…

«Эта квартира у меня после войны — одиннадцатая. Мы скитались по съемным углам, в основном на Шатиловке. Но я устроилась на работу в Художественный фонд, оформителем. Чего мы только не делали, от школьных кабинетов до интерьера больших выставок. Работала я как лошадь, допоздна и еще брала работу на дом. Но и зарабатывала прилично. В 61году наконец-то приобрели эту кооперативную квартиру и соединились с мужем, до того шесть лет прожили порознь. Мама, конечно, тоже с нами. С этим, самым родным своим человеком, я не расставалась до ее последнего дня, разве что иногда в отпуске. Очень люблю эту маленькую квартирку, это мой последний кров. Помню, как была счастлива, когда въезжали, как дружно и весело жили в этом доме — здесь получали квартиры свои, художники, и можно было в любое время дня и ночи постучать в любую дверь. Сейчас почти все жильцы в доме сменились, и звонок в моей квартире звенит гораздо реже, чем хотелось бы…»

Живу воспоминаниями

Ксана прекрасно видит, легко, почти по-девичьи, движется. Но из уютного двора на Павловом Поле выходит только до ближайшего продовольственного магазина. Может быть, потому, что телевизор, который она называет «мое окно в мир», рассказывает ей об окружающем мире мало хорошего. И все же даю себе слово — на День города уговорить Ксану погулять по Харькову. Считаю, она должна обязательно увидеть новые цветники, фонтаны и вообще перемены к лучшему.

А пока Ксана перебирает старые фотографии («Видите? Можно жить воспоминаниями…»), ждет гостей, пытается найти в телевизионной программе хороший концерт или любимый фильм и… ставит эксперименты над собой.

«Недавно выучила сорок стихотворений Есенина. Быстро выучила, представляете? А что? Мне нужно чем-то занять себя, к тому же интересно, как работает память такой старухи», — кокетничает Ксана.